Хореограф-визионер Ксана Ковалева — Владимиру Варнаве: «На птицефабрике я заставляла танцевать всех работников»

Хореограф-визионер (с дипломом ветеринара!) Ксана Ковалева — cверхновая супергероиня петербургского контемпорари-танца! Она (во главе пластического совриск-комьюнити Pink Dance Company!) покорила Новую сцену Александринского театра вау-постановкой «Однажды, давным-давно» (с гигантским арт-объектом от идеолога “.solutions” Глеба Костина!), а еще запускает коллаборации с Юлдус Бахтиозиной и раздает вайбы Дэвида Линча в саспенс-спектакле «Катастрофа».

Ксана Ковалева — лауреатка премии «ТОП50. Самые знаменитые люди Петербурга» в номинации «Театр и шоу».

О панк-балете, пустынях-фантасмагориях и личностных краш-тестах на птицефабрике с Ксаной поговорил Владимир Варнава — визионер танца, дважды лауреат «Золотой маски», а главное, друг и коллега Ксаны по контемпорари-сцене.

Почему и секс, и спорт — это танец и как движение лечит

ВАРНАВА: Ксана, раньше считалось, что через танец люди разговаривают с богами. Дервиши, например, крутятся в левую сторону, вокруг своего сердца, и таким образом обнимают мир. Другая функция у танца — социальная! И тут, наверное, хороший пример — танцы в теплую погоду на Стрелке Васильевского острова. (Улыбается.)

КОВАЛЕВА: Я вообще в детстве занималась ушу — это танец с мечами, хотя все считают, что боевая техника. Для меня эти два процесса похожи по энергии, движениям.

ВАРНАВА: Как думаешь, какие еще функции есть у танца?

КОВАЛЕВА: Терапевтическая, точно. Когда в трудные моменты жизни мы прибегаем к танцам — неважно где, в залах или дома на кухне, пока готовим завтрак. Мне кажется, танец — неотъемлемая часть жизни каждого, просто, может быть, не каждый это замечает.

ВАРНАВА: В моем любимом фильме «Танец Дели» герои сидят в больнице и на фоне грустной больничной стены разговаривают про танцы. Там никто ни секунды не танцует физически, танец происходит в словах. Герои обсуждают, что мы танцуем всегда: когда чиним машины или занимаемся сексом, неважно, любое действие — это уже танец на сцене под названием земной шар.

КОВАЛЕВА: Красиво сказано!

ВАРНАВА: Да. Расскажи мне, во сколько ты начала танцевать?

КОВАЛЕВА: Я начала танцевать в совсем маленьком возрасте. Смотрела в телевизор, что-то повторяла. С самого-самого детства, лет с трех-четырех. Или даже раньше, как только научилась ходить. Когда чуть подросла, меня отвели в Академию русского балета А. Я. Вагановой, но я не прошла комиссию: проблемы с сердцем у меня были, а данных для классического балета — не было. Поэтому мне осталось танцевать дома, заниматься спортивной гимнастикой и легкой атлетикой.

ВАРНАВА: И все же ты здесь. Как произошло возвращение в танец?

КОВАЛЕВА: В 18 лет я водила брата на занятия по карате, и рядом с его спортивной школой была школа искусств. Я решила туда ходить, чтобы немного развлекаться, пока жду брата с тренировки. И как-то втянулась, начала снова двигаться и танцевать. В 19 лет впервые поехала в Москву, там оказалась на спектакле «Боги и собаки» Иржи Килиана (современный хореограф и танцовщик. — Прим. ред.). У меня случился настоящий культурный шок — я радовалась и плакала одновременно, такого танца я не видела никогда в жизни. Из зала вышла с одной-единственной мыслью — научиться танцевать вот так, иначе... Иначе я умру.

ВАРНАВА: Как ты ощущала период, когда пришлось еще раз стартовать в танце, но уже в 19 лет?

КОВАЛЕВА: Мое тело было деревянным. Я начала заново, с азов: уже будучи совершеннолетней я училась классическому балету снова, с малышками 7–10 лет. Потихонечку пришла к тому, что есть у меня сейчас — конечно, спасибо менторам, которые встречались на моем пути. Володя Варнава — один из них!

ВАРНАВА: Ну это понятно! (Смеется.) А кто еще, Ксана?

КОВАЛЕВА: Хореографы Саша Челидзе, Ксюша Михеева, Костя Кейхель. Я много ездила по Европе, искала стажировки, мастер-классы. Пыталась понять, кто я и про что я.

ВАРНАВА: На тебя не давил возраст?

КОВАЛЕВА: Конечно, давил. Многие из коллег танцевали с самого детства и к моим годам уже были растянутые, раскрытые. И я — такой кривенький, но очень желающий танцевать человек. Только мое желание привело меня туда, где я есть. И Ксюша Михеева, которая на мои сомнения однажды сказала: «Вот этот вообще в 27 начал. А этот в 30, и ничего!» И вскоре я встретила Сашу Челидзе, который пришел в танец в 30 лет, — и он реально очень мощный, очень крутой танцовщик, один из моих любимейших!

ВАРНАВА: Сейчас ты чувствуешь себя на своем месте?

КОВАЛЕВА: Да. Мне кажется, в танце мое предназначение. Мое самое любимое место на земле — на сцене. Многие на вопрос «Где твое любимое место?» отвечают про разные города, горы или людей, но я точно отвечу — сцена. Мне там сразу становится хорошо. Я выздоравливаю. Мне нравится, как пахнет сцена, нравятся суета и сборы, делать прически, краситься, разминаться и слушать, как зритель заходит в зал. Просто обожаю. И конечно, сама жизнь на сцене, обмен энергией со зрителем во время выступления и после.

ВАРНАВА: Положа руку на сердце, ответь: где тебе больше нравится быть — на сцене или за сценой? Ведь ты не только танцуешь, ты еще и хореограф.

КОВАЛЕВА: Бывает ревность, бывает. Стою и думаю: «Как же им там здорово сейчас, на сцене». Но если честно, у меня пока нет границы, в плане хореограф я или танцовщик. Точно могу сказать одно: я еще не натанцевалась, но и ставить мне приятно. Мне нравится видеть, как из множества маленьких деталей собирается мозаика. В процессе тяжело, но когда все сплетается вместе — в этот момент я чувствую огромный прилив эндорфинов и большое счастье.

Танцы птичниц и почему Ксана ушла с фабрики

ВАРНАВА: Ксана, я знаю, что ты работала на птицефабрике.

КОВАЛЕВА: Было дело. (Улыбается.) И на этой птицефабрике я заставляла танцевать всех работников. Собирала птичниц, врачей, которые там работали, санитаров. И мы с ними каждый день танцевали — было весело, поскольку танцу все возрасты и профессии покорны.

ВАРНАВА: Что ты вообще делала на птицефабрике? Какая у тебя была роль?

КОВАЛЕВА: По образованию я ветеринар. Поэтому на фабрике я была врачом — ходила по птичникам, смотрела количество падших птиц...

ВАРНАВА: Птицы, которые пошли не по той дорожке!

КОВАЛЕВА: Да-да. А потом мне приходило 300 голов этих падших птиц, и я проводила вскрытие, чтобы понять, чего не хватает птицам, которые еще живы, — витаминов или антибиотиков. Вставала в 7 утра, в 8 уже была на обходе птиц. Ломала голову, как остановить их падеж.

ВАРНАВА: Вот так мы и узнали, что бывают именительные, родительные, винительные, а также птичьи падежи!

КОВАЛЕВА: Володя, лучшая твоя шутка. (Смеется.)

ВАРНАВА: Надеюсь, что все-таки не лучшая.

КОВАЛЕВА: На самом деле, первый месяц я стабильно офигевала. 300 голов птиц вскрыть — это вам не шутка. Ты не скальпелем, ты руками вскрываешь — берешь голову, крыло и приоткрываешь. Первое время я не могла сама есть, меня мама кормила с ложечки, настолько сильно болели руки. Это сложная физическая работа, на самом деле, как и вообще любая работа на хозяйстве.

ВАРНАВА: Почему ты ушла и сколько проработала на фабрике?

КОВАЛЕВА: В какой-то момент мне просто физически стало плохо, начало подташнивать, когда я приходила на птицефабрику. Я чувствовала, что нахожусь не на своем месте, иду не за сердцем, а против него. Дело не в тяжести работы, и точно уж не в людях, с которыми я трудилась — они, наоборот, были классные. У меня даже был дневник, где я писала зарисовки про коллег — кто такой дядя Вася, как он выглядит, какие у него руки-ноги. Развлекалась, чтобы не было совсем тоскливо.

ВАРНАВА: Как бы ты простому человеку объяснила то, чем занимаешься сейчас? Представь, случайный прохожий подходит и говорит: «Ксана, вижу, что люди дрыгаются на сцене, валяются по полу в подвалах Петербурга, где на них пришли посмотреть 20 зрителей. Зачем они это делают?»

КОВАЛЕВА: Я бы вместо ответов предложила прийти и попробовать, как ты сказал, подрыгаться вместе с нами. Поимпровизировать, потанцевать, завести какой-то разговор в танце. Использовать воображение и ответить на эти вопросы себе, нежели ждать ответ от меня. Мне кажется, танец — он прежде всего про чувства, нежели про слова. Мне легче человеку показать один раз, чем долго говорить.

ВАРНАВА: Что бы ты посоветовала посмотреть человеку, который хочет больше узнать про современный танец?

КОВАЛЕВА: Чаще всего, когда у меня спрашивают, я просто показываю кусочки из спектаклей — твоих, моих и любимых!

Что Глеб Костин придумал для «Однажды давным-давно» и почему это очень важный спектакль

ВАРНАВА: А как думаешь, есть ли у петербургского танца признаки? Как я могу понять, что этот танец — родом из Петербурга?

КОВАЛЕВА: Я думаю, что он более драматичен, менее патетичен. Он более чувственен, иногда более темен. Петербургский танец — он более прост, с одной стороны. В одеянии, например, и в музыке. А с другой стороны, сложнее в эмоциях, если сравнивать его с московским танцем — в нем меньше шоуобразия и больше авангарда.

ВАРНАВА: Если бы в мире нужно было выбрать один танец, какой бы ты выбрала?

КОВАЛЕВА: Если не брать Россию, наверное, Испания. Фламенко, в нем очень много мощи и раскрытой, раскрепощенной энергии. Вся культура Испании — она про это, даже если смотреть на тореадоров. Один маленький человек борется с огромным быком. Огромные стадионы собирает один маленький человек. Я один раз в жизни была на корриде, и это ужасное зрелище. Мне очень жалко быка, но все же это невероятно красиво, невероятно мощно. И каждое движение тореадора — оно идеальное, оно чистейшее. У этого человека буквально — танец жизни и смерти.

ВАРНАВА: Если тебе придется выбрать одного хореографа — понимаю, сделать это сложно, — кто это будет? Ну кого ты бы оставила потомкам, засунув в капсулу времени?

КОВАЛЕВА: Пину Бауш. За ее чувственность в танце. Смотря на ее танец, я ощущаю всю планету. В ней очень много человечности, а для меня это очень важно. Бауш очень много говорит о социальном, говорит и о мужчине, и о женщине, и вообще в принципе о существовании человека.

ВАРНАВА: Если я ничего не путаю, пока ты поставила только один большой спектакль и сейчас готовишь второй. Как у тебя возникла идея поставить «Однажды, давным-давно»?

КОВАЛЕВА: Это был длительный процесс, который требует опыта, вдохновения, ресурсов, но в какой-то день я просто поняла, что готова. В то время я читала книгу, где автор много писал про Африку — это мир жестокий, дикий, где много тайны и красоты. Читала про песок, пустыню, людей, которые в ней живут, и ритуалы, которых они придерживаются. И мне очень хотелось туда, в Африку, но возможности поехать не было, поэтому я решила сделать работу — попробовать показать Африку и ее мир. Я начала думать про барханы, какие они могут быть на ощупь. Какая пустыня днем, а какая ночью. Ранним утром ее мир самый живой — когда нет ни жары, ни сильного холода из-за отсутствия света. В середине дня, когда солнце клонится в закат, тепло еще остается и происходит смена позиций.

ВАРНАВА: С кем ты делала «Однажды, давным-давно»? Кто был в твоей команде?

КОВАЛЕВА: Со своей командой, танцовщиками из Pink Dance Сompany. Также мне помогал дизайнер Глеб Костин — мы с ним начали дружить и очень много разговаривали. Он мне помог отрисовать большую розовую линию, которая стоит на сцене в спектакле и весит 300 килограммов! Но прямо во время рабочего процесса случается трагедия: у меня умирает друг. И спектакль переворачивается полностью, потому что я свои переживания не могу никуда деть. Я решила вложить их в работу, отдать дань своего уважения и любви. Получается, для меня «Однажды, давным-давно» буквально стал границей между миром живых и миром мертвых.

Варнава просит называть Ксану «Новая Пина Бауш»

ВАРНАВА: Расскажи, какой с тобой самый нелепый случай происходил в карьере?

КОВАЛЕВА: В самом начале было дело. Детский фестиваль — полный зал людей, огромное количество мам и пап. Мы танцуем, и внезапно на сцене у меня рвется купальник на плечах. Я этого не замечаю, продолжаю танец и вижу, что моя партнерша с круглыми глазами пытается мне что-то сказать. Я в ужасе замечаю, что случилось, прикрываю все это дело одной рукой и продолжаю танцевать. После — прихожу в гримерку, плачу навзрыд, это одно из первых моих выступлений на сцене было. Спасибо ментору, которая забежала следом и сказала: «Ксана, ну что ты так расстраиваешься! Тебе там целый зал отцов спасибо скажет, все нормально». (Смеется.)

ВАРНАВА: А были хореографические казусы?

КОВАЛЕВА: Был момент, когда кто-то сбросил мою одежду в яму, за бортики сцены — в техническую рубку. Одежды нет, а мне на сцену выходить через пару минут. Пришлось в бежевом топе просто танцевать. Что-то у меня все связано с обнажением — может, судьба какая-то? (Смеется.) А если про ошибки профессиональные, которые именно из-за меня случились, — не знаю, вроде нет. Или я их не замечаю. У тебя были?

ВАРНАВА: Были-были, сейчас уже и не вспомнить. Знаю только, что когда первый спектакль ставил, готов был уйти из профессии. Я искренне плакал, настолько мне не нравилось, что я делаю. Плакал от бессилия, что вот надо, НАДО делать иначе, а как иначе — ты пока не знаешь. Нужно иметь силу воли, чтобы сквозь этот период пройти с честью, дальше точно легче. Иначе так можно застрять на самом старте.

КОВАЛЕВА: Это правда, это сложно и эмоционально, и физически. Я смотрела всегда на других танцовщиков и хореографов, знаменитых и востребованных, и мне казалось, что они такими уже пришли в этот мир. Конечно, когда читаешь биографии, понимаешь, что все было далеко не так просто. И учишься просто доверять судьбе. Без этого — никак.

ВАРНАВА: Как думаешь, в чем секрет Ксаны Ковалевой? Отвечай коротко, не думая!

КОВАЛЕВА: Она делает, как чувствует, главное — любить всем сердцем.

ВАРНАВА: Тогда предлагаю наше интервью назвать «Новая Пина Бауш»! Спасибо тебе большое за разговор.

КОВАЛЕВА: И тебе, большое.

Фото: Валентина Каштан

Стиль: Дмитрий Беляев

Визаж и волосы: Оля Змеюка, Мария Швец

Свет: Александр Огурцов, Skypoint

Собака.ru благодарит за поддержу
партнера премии
«ТОП50. Самые знаменитые люди Петербурга» — 2025

Ювелирный бренд Parure Atelier